Тони со злобой треснул кулаком по крышке кузова, намертво прищемив торчащий клок ни в чём не виноватого пакета с грибами, уже усеянный мелкими дождевыми брызгами. Будто получив разрешение, по той же крышке яростно забарабанили тяжёлые крупные капли. Тони перекинул ногу через потёртое сиденье мотороллера, и спрыгнул на мгновенно раскисший грунт проселочной дороги. Не поленился и со всей дури пнул тугую шину:
- Грёбаная тарахтелка! Ну и мокни тут, раз не смогла до дома допереть!
Вообще-то, с древней техникой следовало бы обращаться почтительнее, как-никак семейный кормилец, как бы без него возили сыры на продажу? На своём горбу и на своих двоих? – но Антонио был слишком сердит, чтобы помнить об этом. Дождь уже не просто лил, он хлестал. Тонкая хлопчатобумажная футболка Тони промокла мгновенно и теперь отвратительно липла к телу. Стоптанные кроссовки парня противно чавкали по невесть откуда взявшейся дорожной грязи. Ещё пять минут назад она была прокалённой солнцем пылью, по которой так же приятно шлёпать босиком, как по пушистому ковру. Сизые тугие тучи над головой то и дело раскалывались со страшным грохотом. Слева раздался электрический треск. Даже на губах появился привкус. Такой… кисловато-медный. Ну, как если провод под напряжением лизнуть. Лужа впереди вскипела, от неё повалил пар, а Тони метнулся в сторону.
Не-е-ет… это ж ещё две улицы… не добежать мне до дома! – понял парень, - Убьёт на фиг!
К счастью, открытое поле уже кончилось, вдоль дороги потянулся низенький каменный забор монастырского подворья. Со страху Антонио перемахнул его куда легче, чем гимнастического козла, потому как следующая молния подожгла траву в пяти шагах от подростка. Та скорость, с какой он преодолел расстояние до неприкрытой двери сеновала, где хранились сухие корма для знаменитых монастырских коз, претендовала на школьный рекорд.
Он нырнул в пахучее тепло и встревоженное воркование голубей, не забыв прикрыть дверь, быстро стянул совершенно мокрую майку и, аккуратно расправив, развесил её, как на плечики, на стоящие стоймя грабли. Подумал, и выбрался из старых джинсов, тоже изрядно промокших, и повесил их рядом – на загородку яслей,. Поглубже засунул в карман скатанные в трубку купюры – сегодняшнюю выручку. Кроссовки с носками встали рядышком. Оставшись в одних трусах, он поставил ногу на теплое дерево первой ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, прямо в вороха душистого сена.

Ступать по колючему сену после скрипучей надёжности стёртых, рассохшихся, но нагретых и гладких досок-ступеней было явно неудачной идеей. Антонио хоть и был деревенским парнишкой, но всё же бедность семьи не доходила до той грани, чтоб ребятня всё время бегала босиком. Если и бегала, то исключительно по своей охоте. А охоты валяться и подскакивать ежесекундно от впившихся в кожу сухих стеблей у Тони никакой охоты не было. Парень маленько приуныл – ну надо же, а так надеялся поваляться в тишине и спокойствии под меканье серебристых козочек… и помечтать о других козочках, что толкутся вечером в местном баре.
На втором ярусе монастырского сеновала было не намного светлее, чем внизу. Через слуховое оконце, залитое ласково льнущим к стеклу струями ливня, света проникало не так уж много. А тот, что проникал, скрадывал величину покрытого сушёной травой помещения и очертания немногих находившихся тут предметов. Одним из которых – слава Пречистой Деве! – оказалось скатанное в пухлый рулон лоскутное одеяло. Лежало оно недалеко от лестницы, и Антонио живо доскакал до большущей скатки, развернул её и счастливо захихикал: внутри оказались ещё и две здоровенных подушки. Так-так, - думал парнишка, - Вот и верь после этого в святость братьев-бенедиктинцев! Чем, скажите на милость, они занимаются на таком мягком лежбище? Молитвы, что ли, возносят?
А вот Антонио устроился кум королю. Ещё и закутался на манер беженца из теленовостей в тонкое одеяло, что нашлось вкупе с подушками. Только он подумал о том, что неплохо бы опрокинуться и подремать перед вечеринкой, как дверь внизу заскрипела. Тони притих. Ну всё… выпорют… как есть, выпорют поясной верёвкой.
Но шаги у вошедшего были лёгкими и… неуверенными. Совсем не похоже на монаха, который наверняка знает тут каждую козу и каждый закоулок. Антонио осторожно подхватил края шерстяного одеяла и подполз к краю сенной площадки. Увидев мокрого белобрысого парня в чёрном, Тони нахмурился. И на его «Привет, я тут посохну?» буркнул неприветливое:
- Дурное дело нехитрое.

Нет, ну вы видали, какой наглец, а?! Под одеяло его под своё пусти! В кокон захотелось! – от возмущения крупные карие глаза Тони стали вообще как плошки и заблестели в полутьме. – Да он откуда такой взялся?! Точно не нашенский, а то бы знал, что я за такое нос сверну!
- Нету тут другого одеяла! - буркнул Антонио уже почти свирепо, но на всякий случай ещё раз обшарил глазами сеновал.
Когда взгляд парня вернулся к изрядно подмокшему незнакомцу, что-то в голове у юного итальянца перемкнуло. Принадлежность сенного хранилища обители божьей, что ли, сказалась? – непонятно. Но увидел вдруг Тони, до сердечной боли отчетливо, какой незнакомец тощий, мокрый и несчастный.
Его, чего, не кормят, что ли, совсем? Вон, все ребра пересчитать можно… и капает с него… холодно ведь, поди. Чего на нём одёжки-то осталось… - зачарованно глядя на серебряные побрякушки, качавшиеся на цепочке, думал Антонио, сражённый приступом внезапного и не особенно свойственного ему, как и прочим подросткам, милосердия.
Хоть и мокрые, но все равно нескрываемо белокурые волосы незнакомого парня вдруг показались ему намокшими перышками. – А вдруг это ангел? – совсем уж обалдел Витальяно и хлопнул глазами. – А чего? Вдруг он мне послан, чтоб добросердечие испытать?
Юный итальянец и сам не заметил, как и в какой момент его собственная рука начала разворачивать окутывавший его одеяльный кокон. Тело, правда, против приказа совести ил и религиозности секундно, но бурно запротестовало, охваченное ознобом от мозглого холодка, но язык выдал неожиданное:
- Ладно уж, топай сюда. Вдвоем теплее.

Ангел оказался шустрым и юрким, Тони и опомниться не успел, как тот, застенчиво улыбаясь, перелетел разделяющее их расстояние, будто бы не касаясь босыми ступнями колкого сена, и проворно забрался под одеяло, обняв юного итальянца холодными руками. По коже сразу пошли мурашки и пупырышки, Тони вздрогнул и чуть не оттолкнул нахала, но… почему-то вдруг вспомнились вечно холодные лапки маленького черного котенка, которого недавно завела бабушка: он тоже, как побегает по полу, так лапки с темными негритянскими подушечками и зазябнут. Бывая у бабушки, Тони каждую свободную минуту ловил малыша и старательно грел, гладя по спинке и украдкой целуя за ушком, пока никто не видел. Вот и сейчас ему захотелось сделать то же самое: ткнуться носом в светлые перышки волос над ухом и легонько поцеловать, прижимая к себе. Сейчас ведь тоже никто не увидит... и смеяться не станут. А станут, в нос дам и по почкам, - решил парнишка, поглаживая доверчиво прижавшееся тельце.
- Я Антонио… ну в смысле Тони, - хрипло шепнул он ангелу, обводя пальцами его лопатки, будто надеялся нащупать там крылья.     
Сам Тони, мягко говоря, не отличался излишней полнотой, но этот мокрый парень был настолько худ, что тянуло жалостливо протянуть, как соседская девчонка, несколько лет назад впервые увидевшая младшую сестренку Антонио, Донателлу, родившуюся недоношенной; «Фи, какой заморыш!..» Пальцы Витальяно заскользили по выступающим позвонкам Камиля.

- Сам ты!.. – руки у Антонио опустились в буквальном смысле, размыкая объятия, Что этот белобрысый «сам», Тони еще не придумал, но хотелось сказать чего-то такое же обидное. – Сам ты… без перегородок! Что мы тебе, скоты, что ли?   
Парень отстранился, отсел подальше, скруглив спину, обняв колени и уткнувшись в них подбородком. Теперь ему совсем не хотелось смотреть на пацана, к которому всего три жалких минуты назад он испытывал самую сладкую и теплую нежность.
Он, наверное, и меня считает каким-то… козлом, - невесть почему на ум пришло это сравнение, может, из-за противного озабоченного меканья, доносившегося с нижнего этажа. Тони и думать забыл о том, как сам же трижды проклял этот гадский сеновал, пока доскакал босыми ногами по сухим колким стеблям до спасительного одеяла. Неосторожные слова юного горожанина задели больнее. «Ангел» ужалил не по-ангельски, хотя, быть может, и нечаянно. Витальяно сидел, тупо уставившись на балку, где умильно ворковали беззаботные голуби. У них, голубей, важное дело нашлось - пока дождь заливал небо и землю: они усердно занялись продолжением голубиного рода             
«Уединиться негде»! – снова возмущенно фыркнул себе в колени итальянец, - Он, что, думает, мы в землянках тут живем? Или в пещерах, как эти… - нужное слова из курса школьной истории от обиды опять нашлось не сразу, - …троглодиты, вот! Спим, типа, на шкурах вповалку в одной комнате, а нет – так только сеновал и спасает. Сплошной свальный грех… сеновальный, то есть… а вот чего монахи тут делают, кстати? – опять набрел на уже знакомый вопрос Антонио, - Для чего тут постель была заботливо приготовлена, а? Просто отоспаться в теньке после заутрени братья ходят или… и с кем?
Парнишка и сам не заметил, как и когда на губы прокралась проказливая улыбка.

Сельская честь, конечно, честью, но голая грудь зябнет, - очень скоро сообразил Тони, - И спина тоже. По сеновалу ходили тихие, но вполне ощутимые сквозняки, гладили неласково паутинными своими крыльями голую кожу. Парнишка крепче стиснул в объятиях собственные колени. Вообще-то ему хотелось снова обнимать вовсе не их, а кое-что другое, пусть и такое же костлявое, а именно – тощую тушку этого глупого белобрысого горожанина. Антонио сам себя не узнавал – ладно бы девчонка была… девчонка?.. – Витальяно, поражённый внезапной догадкой, с удвоенным вниманием покосился на Камиля. – А вдруг он – Камилла? Тьфу, то есть – она? – юный итальянец наклонил голову вбок и даже кончик языка высунул в правом краешке рта, совсем так же, как делала малышка-Донателла, увлеченно рисуя что-то на столе (и как в ее возрасте делал сам Тони, чего он сам, ясное дело, не помнил).
Внимательное разглядывание улыбчивого ангела, однако, закончилось неутешительным выводом: не, не девчонка! Сисек нет совсем. Вон у Симоны Дзанетти какие сиськи уже, хотя она ниже меня на голову и младше на год.           
Ишь, лыбится… Не, точно не девчонка! - Тони вздохнул с сожалением, - А чего так его обнять-то охота? – Витальяно шумно сглотнул, но глотка осталась по-прежнему пересохшей, - Прям руки чешутся. Только как же я теперь к нему притронусь?..
Однако светловолосый парень будто услышал смятенные и противоречивые мысли Тони, и позвал:
- Ну иди опять сюда, вместе теплее.
И Антонио «ну пошёл». Разгибаясь и выпрямляя колени, он уже ни о чём не думал, а подгибая ноги, чтобы встать на четвереньки и захапать нового знакомца в охапку, он только чувствовал… какой-то тёплый восторг.
- Дурак ты, понял? – ласково ворчал Тони, опять касаясь губами белых волос-перышек, особенно нежных на висках, и шепнул уже в самое теплое ушко. – Лопух. Балда.